СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ МОЕЙ МАМОЧКИ, ЕЛИЗАВЕТЫ МАЛАЕВОЙ, ПОСВЯЩАЮ…
Продолжение. Начало см. в №1243
В новую семью отец привёл четверых своих детей: Мазол – 6 лет, Рошеля – 4 года, Ёфо – 2 года, Мошьяха – 9 месяцев.
Моше очень больно переживал разлуку, хотя в душе и оправдывал её поступок, хотел ей добра и всячески оберегал её, продолжая верно и преданно любить свою Лизочку.
“Она ждёт ребёнка, какое счастье! А что мог дать ей я – нищий, бесплодный, несчастный…?” Он плакал, вспоминая свою “принцессу”. Как и раньше, ему хотелось баловать её сладостями, как и раньше, он заворачивал кусочек халвы в платочек и перебрасывал его через забор, а сам садился – не у её ног, как прежде, а под дувалом её дома и со слезами на глазах пел:
Биё як, биё як, яки ягонам, Лизаҷонам биё,
Биё ду, биё ду, ду нури чашмам, Лизаҷонам биё,
Биё се, биё се, севу анорам, Лизаҷонам биё,
Биё чор, биё чор, чора надорам, Лизаҷонам биё,
Биё панҷ, биё панҷ, панҷ лели дастам, Лизаҷонам биё,
Биё шиш, биё шиш, шиштат ба ҷонам, Лизаҷонам биё…”
Приди, моя единственная, Лизонька, приди…
Ты солнца луч, ты лунный свет в ночи.
Ты боль и стон израненной души.
Устал я ждать, извёлся, поспеши,
И пламя ада в сердце загаси…
– Моше, прости меня, – рыдала, уткнувшись ему в плечо, мама. – Мне кажется, что плач детей заставил меня пойти на этот безумный шаг. Я сделала глупость, знаю, но во мне вдруг проснулся инстинкт материнства.
– Ты поступила правильно, Лизаҷон, ведь только с ним, к сожалению, ты сможешь познать счастье – быть матерью. Обещай мне, умоляю и заклинаю тебя беречь себя, ведь их так много, а ты у меня одна.
Через девять месяцев мама родит своего первенца – Рубена. А ещё через год девочку. Её назовут Спорка. Третьим будет – Илюшенька…
Пройдёт время. Жёны моего отца выйдут замуж. Фрехо (первая супруга моего отца) в новом браке родит трёх сыновей: Ари, Жору и Бераха. Они будут нам, как родные… Зурхо выйдет замуж и родит сына от второго брака. Мальчика назовут Хаёт. В четырёхлетнем возрасте он будет свидетелем того, как его маму изнасилуют и убьют басмачи по дороге из Катта-Кургана в Самарканд. Позже и он примкнёт к моей маме и будет называть её ласково “мамашей”.
Моше женится. Но у него так и не будет своих детей. Попав в рабочий батальон, он уже никогда не вернётся назад, и его будут считать без вести пропавшим.
Моя мама родит девятерых детей, пятерых из которых похоронит в младенческом возрасте. Но, пройдя через все трудные, голодные, военные годы, сохранит и вырастит тех четверых – приёмных – наших братьев и сестёр, и никогда, никому не позволит называть их унизительным словом “угай” – пасынками.
– Мама, а дядя купил тогда кружева? – спросила я её, когда она рассказывала мне о своей жизни…
– Какие, к чёрту, кружева! В доме даже полена не было, чтобы сварить обед. Но знаешь, доченька, они мне очень часто снились, – говорила она с грустью в голосе…
ЛЕПЁШКА
Такой, как ты, родная, я не стану.
Такой, как ты, не будет никогда…
Я с добрым взглядом мамы не расстанусь,
Её тепло со мною – навсегда.
Детство не баловало нас пряниками, то есть меня и трёх моих братьев. Мы познали голод, нужду, переносили унижения от людей, которые своим отношением показывали, что мы являемся людьми второго сорта – бедные, одетые не по сезону и не по моде, мы носили телогрейки, калоши, кем-то уже до дыр поношенные вещи, а лакомством была обыкновенная подслащённая затируха (жареная мука с водой) или корка свежего хлеба, посыпанная солью и натёртая чесноком.
Но жареная картошка, которая собирала нас, детей, вокруг чугунной печки, при свете коптящих масленых фитилей, была праздником, и никогда больше она не будет такой вкусной и хрустящей, как тогда…
За что только мама не бралась и что только она не предпринимала, чтобы прокормить нас! Стирала и убирала дома богатых людей, сметала снег с крыш их домов, часто возвращаясь уставшей, измученной и расстроенной с маленьким свёртком, где было что-то для нас, скорее всего, недоеденный кусок с чужого стола.
У нас не было никакого другого источника воспитания, кроме маминой души и маминого разума, и этот источник был прекрасным и неисчерпаемым. Благодаря моим братьям, читать я научилась очень рано и читала запоем. Кое-какие книги, уцелевшие от пожара, были в нашем доме, но мамин мир был гораздо богаче книжного. Он был ближе, реальнее и добрее…
ОТРЫВКИ ВОСПОМИНАНИЙ
Вся детвора бежала на звуки карная и сурная, которые доносились оттуда, откуда начинался наш огромный лабиринтообразный переулок. Любопытство и огромное желание постоять у порога чужого счастья повлекли нас, детвору нижней части улицы, на звон барабанов, громких возгласов и пения.
По двум сторонам входа в празднично украшенный двор, подобно коридору, стояли мужчины в белых рубахах, подвязанные яркими платками (белбог), с тюбетейками на головах – не пыльными, старыми, стёртыми и бесцветными, а абсолютно новыми, “хрустящими”, которые специально хранились в сундуках, и надевались только по праздникам.
Сквозь этот проход были видны накрытые столы. Молодая женщина с длиннющими косами, в атласном платье и накосо, через лоб повязанным платком, танцевала. В руках у неё были деньги, и она складывала их в карман певшему с тарелкой мужчине.
Кроме музыки, до нас доходили опьяняющие запахи вкусной еды, от которых у меня текли слюнки. Я просто задыхалась от огромного количества эмоций, не успевая их переработать в себе.
Постоянно подходившие гости, почтительно здороваясь с “коридором”, исчезали и растворялись за воротами. Они попадали в рай! Женщины несли на головах плотно сплетённые корзины, наполненные баурсаками, катламой, самсой, хворостом и лепёшками.
Боже! Как же мне хотелось туда – девчонке в старом ветхом платьишке и с пыльными босыми ногами.
Некоторые смельчаки, проскальзывая внутрь, выплывали счастливые, с жадностью облизывая свои пальцы. Я только завидовала, зная, что решиться на большее не смогу – стеснение и кроткость были неотъемлемой частью моего характера.
Я смотрела на мужчин в тюбетейках и очень хотела, чтобы они прочли мои мысли и пригласили меня, как и других, пройти во двор. В какой-то момент я начала усердно молиться Богу, чтобы хоть одна из женщин уронила с головы лепёшку…
Каково же было моё удивление!
Бог меня услышал!
У проходящей мимо молодой женщины, вероятно, ещё совсем неопытной для того, чтобы таскать на голове такие “сооружения”, слетает с корзины лепёшка и почти утопает в пыли (таковыми были улицы моего детства). Мне было наруку, что она этого не заметила. Взволнованная, я шустро подбежала, и, подняв лепёшку, помчалась из-за всех сил. Меня подгоняли два чувства – страха быть пойманной и радости – принести домой хлеб.
Мама очень обрадовалась. Ловко протирая пыль с лепёшки концом подола своего платья, она стала делить, между нами, хлеб. О, эти минуты радостного ожидания!
– Откуда он? – спросила мама, наливая нам в пиалушку чай.
Я, переполненная чувством гордости, что кормлю семью, начала рассказывать свой героический поступок… Но по мере того, как я приближалась к кульминации, радость в глазах мамы угасала…
– Почему ты мне сразу не сказала? – прервала она мой рассказ, вырывая у братьев уже надкусанный ими хлеб.
– Быстро отнеси обратно, мои дети не будут есть ворованного! – продолжала мама, и резко, неожиданно для меня, ткнула им меня в грудь.
Я рыдала, оправдываясь, что я не воровка, что женщина сама выронила лепёшку, что… что… Но, все мои попытки оправдаться, рассказать, объяснить, уговорить, были напрасны. Наконец, громко, внятно, отчётливо и убедительно, почти по слогам она добавила:
– Тогда ты должна была ей об этом сказать! Понимаешь?!
…Ковыляя и всхлипывая, я возвращалась к тому месту, откуда, всего несколько минут назад, бежала с таким ликованием. Подавленная и расстроенная, я стояла с кусочками лепёшки – мокрыми от потливых от волнения рук, слёз и детских соплей, но никто, абсолютно никто, не обращал на меня внимания, никто не замечал моего безмерного стыда и страха.
Я ещё долго смотрела на счастливых людей, не зная, как сделать всё правильно, ведь лепёшка не была целой. Не найдя никакого выхода из сложившейся ситуации, я вывалила содержимое моих рук на стол, где стояли нарядные мужчины, продолжавшие встречать и провожать гостей…
Это был один из уроков жизни, преподнесённый моей мамой, в то время, когда все мы были голодными.
УКРАДЕННЫЙ ОШИ САБО
Щекой в слезах к портрету прислонилась,
Глаза прикрыла, чтоб на миг забыться.
Родная, милая – нисколь не изменилась,
Возможно ль мамой вдоволь насладиться?!
Не помню точно, сколько мне было лет, четыре, а может, уже и пять, когда родители осмелились купить собственный дом, если его так можно было называть. Это был обыкновенный земельный участок, с огромным коровником, сохранившим не только едкий запах навоза, но и, в доказательство тому, что коровы здесь водились, ещё и остатками его на заслонках, стенках и даже потолке. На этом же уровне были маленькие окошечки, обрамлённые острыми обломками стёкол, залепленных почему-то куриными перьями.
Все мы – мама, папа и четверо детей – разместились в этом коровнике. Спали на полу, точнее на земле, куда мама, с невероятной гордостью, что приобрела наконец-то свою собственность, разбросала циновки, а поверх их маленькие, сплетённые из старых чулок дорожки. По стенкам лазили тараканы, пауки, навозные жуки и всякая другая божья тварь.
Не раз мы ловили и скорпионов, которых мама заливала почему-то маслом и пользовалась им в случае укусов, как спасительным лекарством. Оно и пригодилось нам, когда, увлечённый своей игрой на скрипке, брат Илюша, не заметил, как заползший в скрипку скорпион укусил его за палец левой руки.
Покупка стоила 16.000 рублей.
Почему я запомнила эту цифру, не знаю. Думаю, слишком частым напоминанием тех, кто одолжил маме деньги под высокие проценты, но, возможно, и постоянным страхом, в котором жила она, с трудом сводившая концы с концами. Месяц для неё заканчивался слишком быстро, и мама, несмотря на все прилагаемые ею усилия, не успевала собрать сумму, которую должна была исправно возвращать “кредиторам” в последних числах каждого месяца.
Дом этот находился в конце узкого и длинного тупика. Отсутствие света, асфальта осложняло картину. В дождливую погоду, утопая в грязи, мы ходили по краешку, но это месиво было настолько липким и тягучим, что калоши, которые нам одевались поверх ботинок, застревали насмерть в плотной грязной жиже. Порою приходилось даже вытягивать обувь руками, стоя в носках по колено в грязи.
Опасно и страшно было пройти по переулку ночью, тем более, что соседями справа от нашей калитки были профессиональные воры – Фотима-чолок (хромая она была на самом деле) и четверо её сыновей: Камал, Омон, Кобил, Соип. Была у них и единственная сестра Хотира, несомненно, игравшую роль “стукача” в их семейном “бизнесе”. Кто бы из нас мог тогда подумать, что они будут грабить собственных соседей!
С той поры прошла целая вечность, но воспоминания тех дней, связанные с чувством постоянного страха, и сегодня вызывают у меня неприятные ощущения. Иногда эта тревога становилась чрезмерной и всепоглощающей, отравляя каждый наш день миллионом мыслей “а что, если?..”
Вся наша жизнь вращалась вокруг постоянных переживаний за близких, так как Илья мог поздно возвращаться со свадеб или концертов, а у других братьев была уже своя взрослая жизнь.
Зима 1955 года…
Мама попросила меня с Юрой, приобщенных к работе с детства, набрать дров из чулана.
Мы вышли во двор. В эту страшную ночь был лютый мороз. Стемнело рано, ночь была тёмная и безлунная, в одиноких соседских домиках раньше обычного погасли огни. Во дворе у них жили несколько дворовых псов, которые поднимали лай по поводу и без.
– Ты пока иди, набери дров, – наказал мне брат, уходя в сторону туалета. Я послушно подошла к чулану и дёрнула калитку. От увиденного меня охватил ужас – в дверях, держась за косяк, пьяная, лохматая, с ножом в одной руке и с курицей – в другой, стояла Рая, очередная жена нашего соседа Камала. Юра сразу понял: что-то произошло со мной и быстро подбежал к чулану.
– Что ты тут делаешь?! – удивлённо спросил брат, инстинктивно защищая меня грудью. На что прозвучал неожиданный для данной ситуации ответ:
– Пришла воровать!
Небрежно плечом отодвигая нас в сторону, она, пошатываясь, прошла мимо. Мы долго смотрели, как она удалялась, пока совсем не растворилась в темноте зимней ночи. Ошарашенные ситуацией, не сказав друг другу ни слова, мы с Юрой поспешно вернулись в комнату, естественно, без дров. Меня трясло, но не от холода, а скорее всего от испытанных эмоций. Прижавшись к маме, я горько плакала. А Юра сухо сказал, оправдываясь за отсутствие дров: “Там была Рая… Она унесла курицу”.
Мама от безысходности отрешённо смотрела в окно…
Она не ходила выяснять отношения, не желая связываться с соседями, боясь за жизнь своих детей… Но душа её, естественно, страдала от невысказанности и боли и обиды…
Другой случай не заставил себя долго ждать:
Субботнее утро. У всех хорошее, праздничное настроение в предвкушении того, что вся семья соберётся за обеденным столом. Мама всегда с любовью и по-особому накрывала столы, заполняя его вкусными яствами: салатами, выпечкой, холодными закусками, различными соленьями, собственноручно сделанным вином и самогонкой – только бы папа вернулся скорее из синагоги. Чаще всего, он приходил не один, а приводил, совершенно спонтанно, своих друзей. Мама сердилась, но, Б-же сохрани, никогда не выражала своего возмущения. Дело в том, что приготовленного хватало только на нас, но папа был слишком гостеприимным. Кроме этого, он требовал принести каждому по ляжке курицы, что в то время считалось пиком гостеприимства.
– Лио, пеши ин кас як полвон мурғ биёр! – звучала, как заученная, фраза. (Лиза, подай гостю куриную ляжку!)
Когда гостей было больше шести, а порой и восьми человек, мама бурчала недовольно:
– О, Ифраим, як мур ғ охир чанта полвон дорад? (Эфраим, скажи на милость, сколько ляжек может быть у одной курицы!?)
Но строгий взгляд отца, и его коронное:
– Ба ман махмадони накуни бо, ҷоғ назан! Хез аз ҷот, меҳмонома хурмат кун! (Не умничай, и не шевели понапрасну челюстью, а встань и немедленно прояви уважение гостю!) – моментально решало проблему. Несчастная мама, зная наперёд нрав нашего отца, всегда прятала что-либо про запас, чтобы не опозориться.
Так было и в эту субботу. Умывая утром лицо, я заметила котлы, кастрюли и тазы на крыше нашего дома.
– Мама, а почему наши котлы… – мой указательный палец, так и остался направленным на крышу, не говоря о том, что полвопроса были проглочены от догадки того, что случилось на самом деле. Она стрелой бросилась на кухню, откуда донёсся крик и плач моей мамы, проклинавшей свою судьбу. Прикасаться по субботам к огню было запрещено религией, дети остались без еды, а больше всего она боялась того, что папа мог прийти опять с гостями…
Сегодня это кажется ужасным и нелепым, что соседи ночью украли всё, что было на кухне: жареную рыбу, сирканиз, варёные мясо и курицу (яхни) и даже одеяла, старые, порванные, которыми мама покрывала на ночь традиционный субботний обед – оши сабо – с яйцами и картошкой. А после того, как всё было съедено, котлы и всю посуду, даже не помыв, бросили на нашу общую с ними крышу.
Как мама выкрутилась в тот день, это другая история. Только ругаться или выяснять отношения она не хотела, как всегда, переживая за нас.
И это были уроки жизни нашей мамы.
ДОЛГ ЗА УГОЛЬ
Прости меня за глупые поступки.
За кляксу, корь и за сопливый нос,
Что камень твой давно травой зарос,
И наших встреч столь редкие попытки…
Ташкент. Активный переулок. Наш старый коммунальный двор, в котором проживало несколько семей и на всех была только одна уборная. Сооружение — это, конечно же, в корне отличалось от современных тёплых туалетов – с унитазами, “бидэ”, водой и освежителями воздуха.
Постройка представляла собой глубоко вырытую яму, обложенную простыми досками, посредине которой оставлялась длинная щель, ну примерно человек на десять, то есть почти на всех жителей двора разом. В ней не было ни дверей, ни окон – только одна сплошная глиняная стена.
О занятости извещали покашливанием, причём, вначале тот, кто приближался, а затем тот, кто находился в туалете. В углу лежали камни: использованные и не использованные, а порой – перемешанные. Огромные, зелёные, громко жужжащие и ужасно назойливые мухи были делом привычным, как, впрочем, и старые, ветхие и прогнившие доски, которые могли не удержать очередного седока, что не пугало жителей двора. Хотя было немало случаев, когда малые дети или пожилые люди проваливались в такие ямы. Хорошо, если кто-то откликался на крики о помощи. По рассказам старших жителей двора мы уже знали о всех спасённых и погибших такой жуткой смертью. Ужасная участь – утонуть в дерьме!!!
Когда яма была до краёв переполнена, со всех жильцов двора собирались деньги, чтобы заказать специальную машину. Её так и называли “говновоз”. Она представляла собой огромный грузовик с большим и толстым, похожим на гармошку, шлангом. Из-за огромных габаритов он, естественно, не мог въехать во двор, поэтому заезжал только до определённой части переулка. Мы, все дети двора, зажимая носы, любопытно наблюдали, как судорожно вздрагивал шланг под давлением содержимого.
Кто мог представить себе в ту пору, что где-то существовала другая жизнь?!
Да… Детство, детство – беспечное время!
Дорогой читатель простит меня за мои детальные детские воспоминания, но именно в такой день как всегда возившуюся по хозяйству маму напугала тень, а потом уже и голос, приближавшегося к дому человека. Что-то быстро наказав моим братьям, она шмыгнула в комнату и скрылась.
– Кто дома, мама дома? – спросил мужчина, приблизившись к нам, игравшим возле дома детям. Шурик и Юра хором буркнули “нет!” и для убедительности ещё долго качали головой, что, конечно же, удивило меня, хорошо знавшую, как наказывалась ложь в нашей семье. Ответ моих братьев, вероятно, был не очень убедителен, и незнакомец подошёл ко мне. Присев на корточки, он потрепал меня по лохматой головке и, как-то уж слишком ласково, спросил:
– А где же наша мамочка, а?..
Я взяла его за руку и завела в комнату. Каково же было моё удивление – мамы, действительно, не было в помещении! Мужчине это явно не понравилось, и он, достаточно строго посмотрев на меня, пригрозил указательным пальцем, отчего я моментально прослезилась.
– Она ббббы-лла, – заикаясь и как-бы оправдываясь, выдавила я из себя.
Его кирзовые сапоги и чёрные закрученные усы пугали меня.
– Передай своей маме, что я завтра зайду, слышишь, обязательно! – пригрозил он строго и собирался было уже уйти, как вдруг….
– Ура, ура! – крикнула я, приподняв скатерть. Чувствуя себя победительницей, а не лгунишкой, я стала радостно прыгать и хлопать в ладоши.
– Вот она! Вот она! Я её нашла… Я же вам говорила, что она дома…
Покрытая бурыми пятнами, с бледными губами, вспотевшая от отсутствия воздуха, мама ещё долго оправдывалась перед человеком, которому не могла вернуть долг за уголь. Она умоляла его дать отсрочку, хотя бы ещё на несколько дней.
Я, конечно же, получила оплеуху от братьев, так и не поняв – за что, но сегодня мне стыдно перед тобой, мама, за тот поступок! …
Укрой меня в своих объятьях, мама!
Устала я скитаться на чужбине…
Не почесть душу греет и не слава,
а Родины забытые мотивы.
Наш шумный двор и смех, царящий в нём,
Мне тишина Европы не заменит.
Сгорела я, не балуясь огнём, –
Здесь солнце, видно, по-другому греет…
Бася Малаева / Вена, Австрия, 2025 год.